Когда воют волки - Акилину Рибейру

— А она говорит совсем другое…

— Врет, дура.

— Не понимаю! Ты собираешься жениться на честной девушке и не хочешь отделаться от этого чучела.

— Оставь, приятель. Она нужна мне. Могу тебе поклясться, что о невесте я не забываю ни на минуту. Она ждет меня там, в Португалии, чистая, как снег. А здесь снега нет, только чернокожие. Надо все попробовать. А вернемся к себе на родину, забудем об этом.

И, правда, в тех краях отношения между мужчиной и женщиной совсем другие. Я уступил. Но знаете, что стало с ним? Эта бабенка в свои тридцать лет была настоящей обезьяной, такая распутная, и наставляла ему рога со всяким встречным и поперечным, никому не отказывала. Он колотил ее иногда, как собаку, но от этого толку не было. Я слышал, не помню от кого, что она опоила его каким-то зельем. Как бы то ни было, за ней всегда волочилось полно негров и даже мулатов. Я не знаю, что было в ней особенного, и никогда не понимал, чем она их всех привлекает. Так и шли мы втроем по реке Бауру до Кампо-Гранди, где у нас жратва кончилась. Нанялись мы тогда лес рубить к одному богатому типу, консулу Португалии. Будь они прокляты эти края! Земля красная, как гранат, и уж если прилипнет к башмакам, не оторвешь. А когда дождь начинает лить, промокаешь насквозь, зуб на зуб не попадает, как у нас в горах, когда наступают холода. Работали мы там, как черти, а концы с концами еле сводили. Целый день в лесу москиты житья не дают, всю ночь от страха трясешься — ягуары и другие звери охотятся за людьми и никакого внимания не обращают на костры, разожженные вокруг ранчо. Как-то в зарослях я наткнулся на змеиное гнездо. Они свились в клубок, из которого торчали лишь две головы, а из пастей дрожащие языки. Их было много, я не мог оторвать от них глаз и остановился без кровинки в лице, почувствовав, что меня тошнит. Стволы некоторых деревьев, вроде жатоба́ и «негритянского сердца», были так тверды, что топор выскакивал из рук, словно ударялся о железо, а после двух ударов так зазубривался, что годился только на то, чтобы рубить тень от деревьев. Точить его было бесполезно.

— Похоже, нам отсюда живыми не выбраться, — сказал через неделю Серодио. — Нас обманули, этот консул — скупердяй. Не знает, куда деньги девать, а платить больше не хочет, хотя б мы сдохли. Я твердо решил: ухожу отсюда, и все тут.

— Пойдем вместе.

С пустыми котомками за плечами пошли мы в Куиабу — столицу штата Мато-Гроссо. Однажды в воскресенье я очутился на мессе, которую служил польский священник. Мне показалось, что я снова на родине. Святые — такие же, как и у нас, а падре напомнил мне Исидоро Кападиньо, который только и знал, что в носу ковырять да вшей бить. Сколько лет я не слышал мессы, святой боже! Вместе с молитвой летел я на родину и только стыд помешал мне заплакать. Когда месса кончилась, мы вышли в сад, чтобы послушать, как поют птички на пальмах, и нам было приятно до слез, словно пели наши дрозд и соловей.

Какой-то человек медленно подошел к нам и сказал:

— Слушаете жоао-до-барро? Это вон тот желтый, большой лентяй и щеголь. Поет так, что растаять можно, а другой, тот, что с краю доверчиво смотрит на вас, азулао. Никогда таких не видели?

— Нет, не видели. У нас на родине таких нет.

— Я вижу, вы португальцы… Я тоже. Здешние редко на птиц смотрят. Наверно, работу ищите?..

Мы кивнули, и он сказал:

— Слушайте, друзья, много народу работает в верховьях рек и на приисках, где добывают драгоценные камни и моют золото. Я уже ходил туда и по контракту, и для себя работал, но мне не везло. Был и недалеко отсюда, на реке Куиаба, там тоже не лучше. Законтрактовался я тогда в Санта-Рита-до-Арагуайя и отправился за алмазами в Шападинью на всем известную фазенду Кампо-Бонито. Не слышали? Что там было хорошо, так это бабы: и негритянки, и мулатки. И все были очень сговорчивые, у них от хозяина было задание удерживать мужчин. Многие не вернулись оттуда! Ну, а я решил, что сын моего отца не дурак, заработал денег, чтоб на дорогу хватило, и смылся оттуда подальше. Мой приятель Рафаэль — испанец с Балеарских островов, — промывая песок, нашел драгоценный камень больше чем в двадцать каратов. Унести его он не мог, — слишком много было глаз, тогда он вдавил его ногой в землю, а сам пошел копать дальше. Один кабокло[16] заметил это, но не подал вида и ночью явился со своей лопатой на то место. Там они и столкнулись; Рафаэль начал выкапывать камень руками, а кабокло тут как тут. Рафаэль стал кричать, что он вор, и тот набросился на него. Но Рафаэль, парень бывалый, выхватил мачете. Однако и кабокло был не промах, он дрался с такой силой и яростью, что было ясно: кто-то из них живым не уйдет. Рафаэль по самую рукоятку всадил нож ему под сосок.

Пришлось испанцу смотаться в лес, ведь теперь не только правосудие, но и все цветные были против него. То ли он заблудился, то ли его убили, но никто не видел его больше. Кто-то говорил, что он попал в плен к диким индейцам, которые живут в горах Паресис и называют себя намбикуара, будто они держат его на мельнице. А на приисках Кампо-Бонито, если я что и заработал, так это венерическую болезнь, которая теперь не расстается со мной, потому что она у меня в крови, уже не говоря о лихорадке. Бросил я ремесло старателя, оно лишь каторжникам подходит. Проклято оно богом! Богатеют там только те, кто душу дьяволу продает. Так неужели вы, приятели, тоже хотите дать ему расписку кровью? Нет, душа наша принадлежит творцу небесному и святой деве Марии.

— Истинная правда, — согласились мы в один голос. — Кто же променяет, даже на все богатства мира, душу, принадлежащую богу?

— А когда разбогатеешь, можно порвать эту расписку? — еле слышно спросил Серодио, который был очень набожным.

— Вот этого я не могу сказать, — ответил незнакомец. — Зато знаю, где есть хорошая работа для свободных людей. Хотите? Вам дадут аванс и инструмент. Вы будете искать каучук для одного голландца, который держит лавку в